В актерской карьере Александра Калягина, чей жанровый диапазон простирается от тетки Чарлея до чеховского Платонова, была особняком стоящая и ни в какие жанры не укладывающаяся роль Владимира Ленина. В день открытия собственного театра Калягин сыграл другую историческую личность — Уильяма Шекспира. Между вождем революции и английским гением простирается, разумеется, пропасть. И все же и в том, и в другом случае мы имеем дело не с персонажем, органически рожденным творческой фантазией автора, но с образом, сконструированным в соответствии с некоей мифологемой.

Дело вовсе не в том, что традиционная версия об авторстве шекспировских пьес недавно была вновь и на сей раз чрезвычайно серьезно поколеблена книгой Ильи Гилилова «Игра об Уильяме Шекспире». Пьеса Шоу далека от каких бы то ни было исторических реалий (сложно представить себе, чтобы актер времен Елизаветы I мог столь непочтительно, как Шекспир у Шоу, беседовать с королевой). Саркастичный ирландец, недолюбливающий «эйвонского лебедя», написал пьесу, исполненную иронии и трактующую проблемы своего, а не шекспировского времени. Для Англии, поклоняющейся Великому Барду как идолу, его Шекспир, невыдержанный и самовлюбленный, был, конечно же, пощечиной общественному вкусу. В спектакле все сомнительные качества Шекспира превращены в достоинства. Перед нами не живой человек, но образ художника, каким он должен быть. Во-первых, конечно же, бессребреник. Во-вторых, несчастный в любви. В-третьих, говорящий власти (королеве) в лицо все, что он о ней думает, и даже в просьбах не заискивающий, но требующий. (Выбор пьесы, далеко не самой удачной у Шоу, был не в последнюю очередь обусловлен тем, что звучащее в ней обращение Шекспира к королеве с просьбой создать в Англии национальный театр уж очень рифмуется с недавними мольбами Калягина к властям предержащим помочь, поелику возможно, его собственному театру)

У идеального героя (не важно — политика или художника) должны быть и свои милые недостатки. Владимир Ленин в пьесах и фильмах бывает капризен, не слушается окружающих, советующих ему поберечь здоровье, но это делает его еще более симпатичным. Вот и наш Шекспир не лишен своих симпатичных недостатков. Например, любит записывать в книжку удачные чужие фразы. У Шоу это скорее намек на склонность к плагиату, а в спектакле — черта, сближающая английского драматурга с чеховским Тригориным, — писатель должен постоянно наблюдать и фиксировать жизнь. Как и положено настоящему художнику, Шекспир все никак не может спуститься из мира горнего в мир дольний: ему — о делах житейских, а он в ответ — монологи из собственных пьес. То из «Гамлета» нам что-нибудь выдаст, то из «Лира». Вот он Бенедикт, чем-то похожий на Мальволио, а вот — английский король, проливающий слезы над телом Корделии.

Играть миф нелегко. Он лишен какой бы то ни было сценической плоти. Из пьесы-спектакля даже неясно, сколько Шекспиру лет и есть ли у него, скажем, семья. Калягину, так талантливо и любовно умеющему смаковать детали и подробности, здесь, как говорится, делать нечего. Стоит ли удивляться, что характеры, созданные самим мистером Шекспиром, удаются ему куда лучше, чем роль художника, каким он должен быть. Возможность ввести в спектакль отрывки из произведений английского гения в известном смысле и спасает дело.

«Смуглая леди сонетов» — это, конечно же, бенефис, спектакль, поставленный для Калягина и на Калягина. Все остальные, включая режиссера Романа Козака, играют здесь вспомогательную роль и смотрятся весьма убого. Царствует лишь Главный Артист, блестящий и бесконечно остроумный. Он - само лицедейство. Он готов переиграть все роли на свете. Вот только в нечто выхолощенное и бесплотное, вроде Ленина или Великого Барда, воплотиться никак не может. Артисту, даже такому выдающемуся, как Калягин, потребно подспорье. Ведь если слабую драматургию помножить на скверную режиссуру, то не помогут ни огромный талант, ни большие деньги, ни даже сам Шекспир.

Марина Давыдова
Московские новости, 19.10.1997