Московский театр Et Cetera показал премьеру спектакля «Дон Кихот» по сценарию и в постановке болгарина Александра Морфова. Руководитель театра Александр Калягин сыграл роль, которую ему прежде не посулила бы самая свободная фантазия,- заглавную. А сам театр приобрел не только лучший спектакль своего нынешнего репертуара, но и чувство перспективы.

Нарушение амплуа Александр Калягин совершил ловко и пережил легко — так, во всяком случае, кажется из зрительного зала. Его Дон Кихот вовсе не кричит всем своим видом: смотрите, как здорово мы придумали. Калягин в этой роли вообще не склонен никого развлекать. Его вкрадчивость и лукавство, его заразительная лучезарность, его раздражительность и капризность — все эти столь любимые публикой и назойливо требуемые ею от Калягина качества совсем не выпячиваются.

Смена толщины, как оказалось, сама по себе вообще не так уж важна для режиссера Морфова. Если это и трюк, то трюк достаточно деликатный — Дон Кихот в его спектакле не так уж толст, а Санчо Панса (Владимир Симонов) не так уж высок. В постановке Морфова немало гэгов, но не на них держится сюжет. Переписанные и дописанные режиссером сцены из романа Сервантеса складываются во что-то среднее между интерпретацией романа и постмодернистским комментарием к ней. От первой — карнавальность, театральность и прочие положенные испанскому сюжету жанровые принадлежности. Труппа Et Cetera справляется с ними неплохо, без лишнего нажима.

Основная же рефлексия этого «Дон Кихота» состоит в том, что свойство главного героя, которое принято обозначать словом «донкихотство», рассматривается как некая бацилла, поражающая организм и отправляющая его на подвиги. Чего она больше приносит окружающим — пользы или вреда, остается открытым вопросом. Не случайно пара героев так и не может договориться между собой, ждет ли их человечество или же смертельно от них устало. В спектакле идея преемственности (или заразности?) донкихотства выражена не просто внятно, но иллюстративно — на дерюге аванзанавеса возникают видеокадры: новый Дон Кихот, в которого превращается бывший Санчо Панса, шагает по театральному фойе, спускается по лестнице, выходит из дверей на Новый Арбат.

Но интереснее тот, кто уже переболел. В театр стоит пойти хотя бы ради того, чтобы увидеть, как Калягин играет свою финальную сцену. Как ковыляет на последний подвиг с костылем; как спокойно произносит приговор себе: «Я упаду» — и решает не идти дальше; как сидит, точно постаревший Платонов из михалковского кино, нахохлившись, накрыв плечи бабьей накидкой и дрожа от жалости и смущения. Спросите публику — конечно, она любит Калягина за то, что он умеет играть озорное воодушевление. Но поражение, совсем не мужественное и очень человечное, он играет еще лучше.

Есть еще одно обстоятельство, заставляющее поприветствовать премьеру «Дон Кихота». Театр Et Cetera возник несколько лет назад не из художественной идеи, а на основе компании — бывшего курса Александра Калягина в Школе-студии МХАТа. Несколько лет, пока шла борьба за помещение и последующий его ремонт, калягинцы тешили себя мыслью, что стоит покончить с бездомностью, обрести собственные стены, как театр — в смысле творческой единицы — родится сам собой. Два года назад новое здание было открыто, а чуда не произошло. Спектакли ставились и игрались, но все шло по-прежнему: репертуар выглядел растрепанным и случайным, а весь театр — довеском к репутации, таланту и связям худрука. Так сказать, Калягин Et cetera.

Теперь же кажется, что театр наконец действительно состоялся. Это не более чем ощущение. Но в таком загадочном деле, как появление театра, оно часто значит больше, чем рациональные доводы. В конце концов, история Дон Кихота с точки зрения здравомыслия — тоже полная чепуха.

Роман Должанский
Коммерсант, 8.10.1999