"Вечерний клуб"

Какая странная пьеса. Что с нею делать? Как можно сегодня всерьез ставить историю о страшном звере по имени Жид?А ведь что ни делай с «Венецианским купцом», как ни крути его, все равно выходит, что Шейлок — отвратительный негодяй, и негодяй в основном по той причине, что он еврей. С презрением к этому врагу рода человеческого относятся абсолютно все персонажи пьесы — даже собственная дочь и слуга.

Шекспир, конечно, писал не о национальном вопросе, а о том, что на пути истинной любви иногда встают всякого рода мерзавцы, питающие страсть к наживе. В злодее, мешающем влюбленным соединиться, много отвратительных качеств, и вдобавок ко всему он еще и еврей. Ужас!

Но любой режиссер, желающий доказать, что «Купца» можно ставить и в наши дни, неизбежно будет ставить спектакль не про любовь: про погромы, про Холокост, про Освенцим, про вырезанную на спине звезду Давида, в конце концов… Хочешь — не хочешь, а проблема номер один в этой пьесе — Шейлок. И потому Роберт Стуруа решительно переименовывает «Венецианского купца». Да вдобавок еще и избавляется от пятого акта — счастливой развязки любовной истории. Решительности его хватает ненадолго.

Кажется, что Стуруа с удивлением всматривается в эту пьесу и спрашивает нашего совета: что же со всем этим делать? Что, так сказать, сей сон значит?Дурацкий сон, идиотская фантасмагория привиделись мечтательному венецианскому купцу Антонио (Александр Филиппенко). Антонио здесь — что-то вроде Просперо, одним махом палочки (то ли волшебной, то ли дирижерской) творящий эту совершенно сюрреалистическую историю. В ней на фоне скучного мертвенно-белого офиса с компьютерами и телевизорами, на фоне дебета с кредитом и нормативных актов возникают то влюбленные на велосипеде, то арабские шейхи во главе с Принцем Марроканским (в исполнении мхатовца Игоря Золотовицкого), то фашиствующие молодчики во главе с Принцем Арагонским (в его же исполнении). А солидный бизнесмен Шейлок (очень хорошая актерская работа Александра Калягина) вдруг превращается в злобного жида, норовящего вырезать сердце у добропорядочного христианина.

Кажется, что персонажи вместе с залом ужасно удивляются всей этой нелепой истории, движущейся вперед рывками под незамысловатый мотивчик Гии Канчели (музыка вообще необычайно много значит для этого спектакля). Стуруа, знающий и любящий брехтовский эпический театр, то и дело позволяет своим актерам отбежать в сторонку и посмотреть на происходящее со стороны: «Тебе еще не надоела эта история? А мне уже надоела». А когда в сцене суда изумленная Порция (Алена Ивченко), переодетая ученым юристом, задаст Шейлоку простой вопрос, зачем же ему, черт побери, понадобился этот фунт мяса из тела Антонио, обернутся все до единого персонажи: действительно, зачем??? На этот вопрос, кажется, не знает ответа и сам Стуруа. Режиссер будто признается в том, что не способен свести в этой пьесе концы с концами, но все списывает на сон: мол, во сне все возможно.

На странных людей, творящих странные дела, с недоумением уставилось из-за кулис все поголовье скотного двора в виде позолоченных кумиров. Им не до сна. Коровы и свиньи никак не возьмут в толк, чем отличается иудаизм от христианства: о том, к представителям какой конфессии они попадут на стол, бедняжки, видно, узнают уже на скотобойне. В финале спектакля скоты вылезут на сцену, заняв места людей, а очнувшийся от кошмара Антонио подытожит грустно: «Не знаю, отчего я так печален. /Мне это в тягость; вам, я слышу, тоже». Тягостное недоумение — главное чувство, остающееся от этого «Венецианского купца»: режиссер Роберт Стуруа задает много вопросов, но заранее признается, что не в состоянии дать ни одного ответа.